Фламенко.Голос крови
Фламенко. Голос крови
Фламенко, или канте (cante - пение) фламенко - практически одно и то же. Не самый популярный на родине «песенно-танцевальный спектакль» стал едва ли не символом Испании,изучается во многих странах от США до Японии и считается любимым зрелищем туристов.
«Зажигательная музыка и стук каблуков. Роза в зубах. Взметнулась и обвилась вокруг ног струящаяся юбка. Дробь кастаньет выбивает стоны разбитого сердца, жалобы на измену и крики мести». Цитаты из путеводителей и яркие краски глянцевых страниц — только внешняя, поверхностная сторона невиданного в мире соединения ритма, голоса и движения, в глубине своей несказанно драматичного и мрачного. Как удалось создать этот уникальный сплав музыкального сопровождения (токе), пения (канте) и танца (байле), точно не знает никто. Ясно лишь одно: готовила его душа испанца, домной был знойный юг страны — Андалусия, а материалом стало невероятное смешение европейских и восточных культур, оставивших свой след, боль и кровь на этой странной земле.
Край песен
Корни канте фламенко уходят так глубоко, что при взгляде в эту пропасть кружится голова. Еще задолго до наступления нашей эры на территории современной Андалусии сложилось одно из древнейших государств Европы — Тартесс. Маленькое необычное государство с высокообразованным народом, собственной письменностью, самобытной музыкальной культурой. И античные авторы уже тогда с удивлением замечали, что даже законы свои тартессийцы писали в ритмизованной форме, изложив их в «Шести тысячах стихов». Основавшие чуть позже в Тартессе торговые колонии финикийцы первыми протянули культурную нить между древней землей Андалусии и Востоком, которую укрепили сменившие их карфагеняне и древние греки. И дорический лад последних, считавшийся ими наиболее совершенным, возвышенным и мужественным, до сих пор прослеживаются в местном фольклоре.
Но что вообще удивительно: для испанца песня и сегодня — это органическое продолжение разговора, вполне привычное и очень убедительное. Она — первое, что может услышать новорожденный, она сопровождает всю жизнь испанца, и она — последнее, что звучит над его прахом. И на его родине поет все, не только ветер и море: в прямом смысле поет кузнечик, поет собака, поет жаба, и даже есть песня змеи. А во времена владычества Древнего Рима мятежников на этой земле щедро распинали на крестах — их длинные линии тянулись вдоль дорог и морского побережья. И что же, не проклятия и мольба о пощаде — песни, песни умирающих возносились к небу с этих крестов. Кому, о чем и даже на каком языке пели они — не знали ни равнодушные римские легионеры, ни писавший об этом ученый грек Страбон. Но каким-то дальним эхом, первой страшной тенью через тысячелетие их муки отозвались в мире будущих поколений...
Несомненное влияние на формирование канте фламенко оказало принятие во II—XI в.в. испанской католической церковью греко-византийского религиозного песнопения, с его звукорядом и мелодическими оборотами. Определенные заимствования прослеживаются от литургических песнопений небольшой местной еврейской общины с очень драматической судьбой. С приходом в VIII веке на Пиренейский полуостров арабских племен берберов и последующего расцвета мавританского государства на полуострове начинает формироваться классическая «андалусская музыка», до сих пор сохранившая это название в странах Магриба (Северная Африка). Словно губка, впитав некоторые формы и жанры испанской музыки, она создает свои, отдавая взамен ритмы, чарующие мелодии пустыни, темы зноя, любви и страсти... Но все опять заканчивается болью и горечью изгнания — после семи веков арабского владычества в Андалусии в XV веке закованные в железо христианские рыцари крушат одно из просвещеннейших государств средневековья, прозванное Светлой звездой, упавшей с неба... А на обожженную, опустошенную войной землю спешат с севера испанские крестьяне и новые европейские странники, также однажды изгнанные со своей родины, - цыгане.
Выходцы из Индии, они неожиданно нашли в Испании родственную музыкальную культуру и легко, органично сжились с ней. И более того, видимо, соприкосновение «цыганского» и «андалусского» высекло ту искру, что привела к окончательному оформлению жанра фламенко. Кстати, единого мнения о самом термине «канте фламенко» нет. Одна из версий трактует его как «пение андалусских цыган», и сами они до сих пор остаются главными хранителями и лучшими исполнителями этого чуда. Но, чтобы оно родилось, потребовалось триста лет отчаянной борьбы пришельцев с местными payos, не цыганами — крестьянами и жителями городов, ведших оседлый образ жизни. Опять десятилетиями на древней земле лилась кровь, звенела сталь, стлался дым пожаров — цыгане упорно стремились сохранить право кочевой свободы. И их преследовали, разоружали, высылали из страны, тысячами отправляли на заброшенные земли Южной Америки, загоняли в пещеры. А там, у голодных костров, под звон гитар или просто хлопки зрителей танцем и отчаянными песнями они кричали о своем сиротстве, о своей потерянности, о жизни, похожей на смерть, и — вдруг — о внезапном свете озарившей ее любви.
Канте хондо
Первоосновой, наиболее древним ядром фламенко называют сейчас cante jondo — канте хондо, переводимое как «глубокое», или «глубинное» пение. Исполняемое певцом — кантаором — в сопровождении гитариста, а нередко и без музыки, оно считается очень сложным и за пределами Андалусии ценится немногими и даже не имеет подражателей. В самом деле, его долгие насыщенные мелодические фразы длятся на едином дыхании, ритм изменчив и своенравен, как цыганский характер, а звуковой ряд просто невнятен для слуха, не приученного к нему с детства. Самыми старинными, восходящими еще к мавританским формам называют песенно-плясовую канью и солеа — плач тоски и сиротства. Запад Андалусии породил песню-молитву о каждом замученном, не имеющую музыкального сопровождения — саэту. Но, без сомнения, всегда оставалась цыганской ставшая едва ли не символом канте хондо — сигирийя, которую лучше всех почувствовал великий испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка: «Цыганская сигирийя начинается отчаянным воплем, рассекающим мир надвое. Это предсмертный крик угасших поколений, жгучий плач по ушедшим векам и высокая память любви под иной луной и на ином ветру. Затем мелодия, входя в таинства звуков, ищет жемчужину плача, звонкую слезу в голосовом русле.
Ни один андалусец не может без содрогания слышать этот крик, ни у одной испанской песни нет такой поэтической мощи, и редко человеческий дух творил с такой стихийностью». А помним ли мы, сколькие земли обильно политы кровью погасших поколений и высыхает ли она вообще? В Андалусии есть даже выражение «Умение слышать пролитую кровь», и те, кто «слышат» ее, становятся несущими в душе ее струи кантаорами. И когда окружающие чувствуют это, они охотно прощают певцу и вокальные недостатки, и даже дефекты речи, и неслучайно известнейшая исполнительница канте хондо Аника Ла Пириньяка уже в старости заявила, что, когда пела от души, во рту у нее был привкус крови. Однако далеко не все и всегда так мрачно. Помимо собственно канте хондо, называемого иногда «большим» пением», или канте гранде, существует также нелегкое «среднее», например, широко известное всем андалусское фанданго — сейчас о нем говорят и как о канте интермедиа. И, хотя оно менее эмоционально открыто — все же включает в себя ряд песен, очень и очень трогательных.
Но кантаор знает еще одну великую тайну жизни: миг ее торжества над обездоленностью и одиночеством, над памятью скорби и самой смертью — время освобождения, бездумного счастья, разделенной любви.
И тогда рождается канте чико - «малое пение», с его невероятно оригинальными плясовыми мелодиями, заразительным ритмом, зажигательными юмористическими текстами. Вероятно, самый поздний жанр канте фламенко, он, тем не менее, вызывает куда более бурное зрительское сопровождение — яростные хлопки ладоней, восторженное топанье каблуков, громовые удары кулаков по столам, праздничное щелканье кастаньет. А все вместе делает его наиболее популярным музыкальным представлением далеко за пределами настрадавшейся Андалусии.
Гитара...
Все-таки странный инструмент — может быть, самый созвучный человеческому голосу — широко известен в Испании еще с XIII века. Но считается, что объединение кантаора и гитариста — токаора — в музыке фламенко произошло где-то на рубеже XVIII—XIX столетий. Спорное утверждение, подкрепленное, пожалуй, немногими свидетелями и появлением в это время документальных данных о канте фламенко. Как бы там ни было, гитара еще больше обострила импровизационный характер представления, установила господство мелодии над словом, и это при наличии удивительного вкуса и требовательности к самому слову. Все и вся подчиняется мелодии и ритму — музыка меняет метры, переставляет ударения и даже превращает стих в ритмизованную прозу. Гитара здесь — необходимый певцу создатель атмосферы вдохновения, аккомпаниатор, помощник, но иногда и откровенный диктатор. Да и само искусство токаора ценится очень высоко, и, если игра нравится слушателям, его, как правило, просят отделиться и сесть ближе к публике — так выражается глубочайшее уважение к исполнителю. И в наши дни большинство токаоров фламенко не имеют специального музыкального образования и не знают нот, однако, несомненно, обладают природной музыкальностью и великолепной памятью, позволяющими создавать подчас удивительные импровизации.
Кстати, сам импровизационный характер, свободный метр или специфическая техника исполнения нередко вообще препятствуют точной нотной записи мелодий фламенко. Поэтому искусство гитариста (как, впрочем, и певца) обычно передается только от мастера к его способному ученику. А основой техники считается pacreado — широкий набор движений правой руки, позволяющий извлечь из инструмента самые разные ритмические образы. Он простирается от игры одним пальцем до так называемого «перебора», создающего волны и каскады звуков. И еще струны гитары фламенко расположены очень близко к грифу и при ударе создают резкий резонирующий звук, словно повторяющий грубый голос кантаора — и инструмент вдруг сам начинает говорить, предваряя вступление певца, кричать, плакать, смеяться и даже спорить с ним, заполняя паузы между куплетами. Помимо этого, постукивание по корпусу гитары костяшками и кончиками пальцев подражает сложной работе ног танцора — третьего участника представления фламенко. А каждый токаор знает еще и тончайшую связь своей игры с отточенной хореографией и самобытной пластикой танца.
Магия байле
В Андалусии твердо убеждены, что нет таких чувств, которые не способно передать канте фламенко. Наверное, так и есть, когда в его неразрывное единство вплетено удивительное искусство байле — его танца, берущего начало где-то в глубине многих столетий.
Руки, вскинутые над головой в причудливо ломких изгибах, нервные, чуть дрогнувшие в полуусмешке-полустрадании губы, подтянутая ввысь спина, особенно гордая, но слегка агрессивная постановка тела... Миг неподвижности... И россыпь дроби — каблуки ног легко и ясно отбивают ритм, заставляя следовать за собой гитару. Вслед за грубоватым голосом кантаора — резкий поворот корпуса, удивительно сильный всплеск рук, неожиданно сменившийся какой-то восточной, гибкой пластикой их движений. Вот оно, начало магии танца фламенко, его дуэнде — душа, та таинственная сила, без наличия которой невозможно донести его мощь и полноту чувств.
Невероятный танец. Вызвавшие его война, религия, страдания, любовь, в отличие от танцев множества других народов, не сделали его коллективным. Да, есть в нем и воинственность, и любовная тоска и страсть, и тени древних потерянных ритуалов, и ритмы нездешних мелодий, и дуновение чужих ветров. Но все это танцор несет в себе самом. «Без противника, с которым предстоит сразиться, без возлюбленной или любовника, к которым обращена любовь, способен выразить свои чувства исполнитель фламенко». Он, байлаор, словно сражается сам с собой — отсюда невероятная выразительность, сила и страстность танца. Отсюда большая, нежели у певца и гитариста, свобода импровизации. Отсюда и отсутствие нужды в широком сценическом пространстве, но зато требование пространства внутреннего — полноты души. В отличие от остальных европейских танцев, где стремятся к созданию иллюзии свободы от сил земного притяжения, «фламенко с его чудесными движениями ступней старается сохранить связь танцора с землей, а наиболее выразительные движения рук и ног всегда возвращаются к центру тела». До недавнего времени между исполнителями фламенко — мужчинами и женщинами — существовала в танце немалая разница. В мужском — подчеркивалась сложная работа ног и быстрые ритмические образы, вызываемые стуком каблуков и ступней — сапатеадо. Женский оставался более мягким — главное требование: достижение изящества линий и непрерывности движения рук. Но сегодня эта разница практически исчезла.
Любопытно, что укоренилось мнение о кастаньетах как непременном атрибуте канте фламенко. Однако чаще всего ритм отбивается ногами, щелканьем пальцев или хлопками ладоней. Используются и кастаньеты, но чаще в самых популярных танцах или обработанных для не слишком взыскательной аудитории. Наиболее чистые формы фламенко их избегают, ибо использование кастаньет решительно ограничивает возможности страстной и выразительной игры рук.
Канте фламенко — великолепное представление, окрашенное сильными эмоциями и переживаниями. Оно оказало влияние на многие танцевальные и музыкальные стили Испании и даже Южной Америки. Оно было почти утеряно в конце XVIII века, отточено на рубеже XIX—XX столетий, правда, едва не избежало налета кафешантанности. Стараниями страстных поклонников во всей своей чистоте предстало в начале XX века. А в конце него допустило свои смешанные разновидности — фламенко-поп, фламенко-джаз, фламенко-рок, джипси-румбу. О них спорят, их отвергают или с ними соглашаются. Что делать — таков уж этот стиль, любящий индивидуальность и свободу. А познакомиться с ним сегодня в Испании можно в залах и кафе, предназначенных для туристов, но подобные шоу имеют мало общего с настоящим танцем. Или в небольших местечках, где спонтанно возникают фиесты — своеобразные местные фестивали фламенко. Однако лучшее, наиболее чистое и глубокое канте фламенко можно увидеть только на специальных вечерах в особых заведениях, доступных лишь цыганам или постоянным и, главное, уважаемым клиентам. Это праздники по особому поводу, но каким бы он ни был — постороннему туда попасть практически невозможно.